Рэм Колхас: "Ненавижу быть архитектором"

«Каждый, при ком я упоминаю ваше имя, реагирует одинаково: „Неприятный человек этот Колхас, да?“».
Прежде чем я успеваю закончить фразу, Колхас откидывается назад и отодвигается от компьютера. Покачиваясь взад и вперед, он кивает: «Ну да, это бывает, да».
Ему, похоже, немного неловко.
Снаружи его ждут ассистенты, клиенты, звонки по поводу многомиллионных проектов на разных континентах, но здесь его лысая голова кажется такой беззащитной… Можно ли сказать про мужчину ростом 1 м 80 см, что он похож на маленькую раненую птичку? Но сегодня от него больше ничего не добиться. Этот разговор окончен.
Я попросил помощника Рема Стефана Петерманна (он отвечает за AMO — исследовательский отдел архитектурного бюро Рема Колхаса OMA) объяснить мне, что это было.
«У Рема сильный характер. Не буду отрицать», — отвечает он.
Вопрос: «А когда и на что он злится?» Ответ: «Только по поводу работы. Когда люди плохо готовы к работе». Вопрос: «А разве есть те, кто умудряется халтурить, работая с Ремом Колхасом?» Ответ: «Ему требуется нужная информация в нужное время. Если кто-то говорит, что что-то пока не получилось, это значит, что человек не слишком-то и старался».
Петерманн также признается, что иногда приходит на помощь, «когда Рем и его команда не очень хорошо понимают друг друга». Это звучит как эвфемизм.
… Ещё одно осеннее утро. Мы с Колхасом и Петерманном пьем кофе в одном амстердамском брассери. Петерманн и я берем по круассану, а Колхас ограничивается капучино. Он держит руки в карманах своего длинного пальто. С утра он уже успел поплавать. Он спрашивает, не мог бы я воздержаться от юмора в своей статье о нем. И признается: «Ненавижу быть архитектором. Я на самом деле ненавижу архитекторов как таковых».
Он говорит «быть архитектором», но всё ещё хуже: он звездный архитектор. Он член элитного батальона знаменитых архитекторов, которые возводят мгновенно становящиеся культовыми здания по всему миру, как будто втыкая павлиньи перья в свой победный плюмаж.
Прославившие его проекты составляют длинный список: штаб-квартира китайского телевидения CCTV в Пекине, выставочный зал Kunsthal в Роттердаме, посольство Нидерландов в Берлине, биржа в Шеньчжене, публичная библиотека Сиэтла, а недавно к списку добавился небоскреб De Rotterdam — самое большое здание в Нидерландах (Рем ненавидит определение «самый большой»). Не может не вызывать улыбку и то, как часто о Колхасе говорят как о человеке загадочном, «трудолюбивом монахе», постоянно занятом, всегда в окружении власть имущих и модных брендов, визионере, парящем над землей (в самолете) или проносящемся по ней (в своей ретро-BMW), всегда погруженном в работу, неизменно демонстрирующем высочайший уровень профессионализма.
И вот этот человек сидит напротив меня. Не знаю, почему, но я вдруг спрашиваю у него, всегда ли он говорит точно и по существу. Он отвечает, озорно улыбаясь Петерманну: «Не всегда. Бывает, мы едем куда-то в машине и треплемся, постоянно перескакивая с одной мысли на другую». Беседа с Ремом строится так: вы задаете вопрос, а ответ может быть двух видов. Первый довольно точно отвечает на поставленный вопрос, но при этом вам кажется, что до такого ответа вы могли бы и сами додуматься или, не поленись подготовиться к интервью получше, найти интересующую информацию, а не занимать его бесценное время. Второй сценарий более захватывающий: вместо того чтобы дать конкретный ответ, Рем предлагает вам ассоциации. Например, вопрос: «Каковы, по вашему, последствия финансового кризиса?». «В мире не осталось великих историй, поэтому невозможно сосредоточиться на великих историях других. На первый план выходят свои желания, а не реализация желаний других. Мы могли бы быть сказочно богаты, если бы строили исключительно бутики Louis Vuitton. Четверть века рыночной экономики вынудили нас сконцентрироваться на частных проектах, а не на государственных. Возросшая децентрализация губительным образом укрепила рыночную экономику. Сегодня вселенная или пуста, или переполнена компаниями. Прогресс фрагментирован, абсолютно неравномерен, его очаги рассредоточены по планете».
Иногда мысли Колхаса движутся в противоположных направлениях. Он может заявить, что кризис — вдохновляющее время, а вслед за этим мрачно отметить: «Когда видишь, как мы стараемся вернуться на исходные точки, понимаешь, что на самом деле ничего не изменилось. Я постоянно слышу, что все будет хорошо, лишь стоит нам вернуться к тому, на чем мы остановились, когда наступил кризис». Излюбленные слова Колхаса: «предположение», «интуиция», «артикулировать», «концентрация», «ситуация». Ему удается молниеносно заставить вас почувствовать себя идиотом, постоянно перебивая свое повествование дополнительными вопросами-тестами: «Вы ведь его знаете?», «Вы это читали?», «Знаете, с чего все это началось?» или даже: «Вы говорите по-итальянски?».

Колхас окружает себя дружелюбными и скромными людьми. Когда в прошлом году он получал награду от голландского правительства, можно было увидеть круг его друзей и знакомых — они все пришли на церемонию в Rijksmuseum. Всем этим людям около 50, они со вкусом одеты, без кричащих цветов или броских украшений, максимум — абстрактная брошка или очки в строгой оправе. Но c какой любовью они улыбаются, когда немного неловкий и волнующийся Колхас поднимается на сцену! Они переглядываются, как бы говоря: «О, это наш Рем», и кивают, когда лауреат произносит свою исполненную скромности речь. Вряд ли друзья смотрят так на человека, который и вправду такая сволочь, как о нем говорят, верно?
… И вот появляется он. Что делать? Студенты в замешательстве. Стоит ли им подождать его или нужно продолжать работу? Решают, что лучше будет, если войдя, Рем увидит их за работой. Человеческий силуэт пересекает бетонную пустыню… Да, это Рем. Он идет один, без ассистентов и помощников. Мягкий свитер, брюки, ботинки-челси — похож на актера, пришедшего на съемочную площадку.
Он делает студентам жест, чтобы они продолжали работу, и все понимают, что Рем Колхас только что ушел с важного совещания и что в кармане у него вибрирует ещё более важными пропущенными звонками телефон. Он крепко обхватывает себя руками и наклоняет голову. Я вижу, как многие отводят взгляд. Все заняты тем, что стараются не смотреть на него, на Рема. Внезапно всех наполняет тревога: «А что, если из их затеи ничего не получится?». Одна из студенток объясняет суть своего проекта на американском английском, типичном для девушек её возраста: «Это, типа, о самой идее туалета». Её однокурсники внимают с предельной серьезностью. Она поворачивается к Рему: «Мы обсуждали использование экскрементов, но не уверены, стоит ли писать об этом в книге…» Он перебивает: «Вы тратите время, объясняя мне то, что вы НЕ собираетесь делать в своем проекте». Она бормочет что-то невнятное и показывает на распечатанный PDF. «Я не совсем уверена, почему это здесь, но, наверное… потому что это архитектура».
Нет ничего хуже повисшего молчания. Чувствуется, что Рем не удовлетворен услышанным, но пока он никак не выразил своего недовольства. Он листает папки с распечатками, слушая студентов. И затем говорит: «Из этих материалов я не могу составить никакого представления о том, как люди справляют большую нужду в Китае или Африке». И добавляет: «Не могли бы вы показать мне какой-нибудь отрывок текста, который вы написали самостоятельно?». Обращаясь к другим: «Тут столько путаного и неясного. Кому-то нужно взять на себя ответственность».
Студенты покрываются красными пятнами. Один из них, с аккуратно подстриженной бородой, пытается исправить положение, показывая Рему свою работу, и слышит в ответ: «Это и есть набросок или ваша лучшая попытка его сделать?». Оба ответа кажутся заранее провальными. «По мне так это попросту ужасно. Тут напрочь отсутствует смысл».
И ещё: «Мне не нужно, чтобы вы вежливо отвечали на мои вопросы, я от вас не этого жду».
И внезапно: «Перестаньте конспектировать! Меня это жутко нервирует!» В страхе я захлопываю компьютер, но он, вероятно, обращался только к студентам. Затем он объясняет им, что следует быть гораздо смелее: «Не нужно банальной исторической дидактики, ваш проект должен стать эдакой бомбой с часовым механизмом: тик-так, тик-так».
Если Рем и чудовище, то справедливости ради отмечу, что разнос студентам был вполне справедлив: их тексты и правда поверхностны и простоваты. И вдруг он делает что-то очень милое: подходит к девушке, на которую обрушилась львиная доля его критики, и говорит проникновенно: «Вы же понимаете, что я абсолютно не имел в виду ничего личного, да?».

Я опять в машине рядом с Петерманном и его сыном в специальной корзинке. Говорю: «Как можно не терять концентрации так долго?» Такая психологическая способность обычно связана с компульсивным поведением, даже аутизмом. У Петерманна нет прямого ответа. «Ну, конечно, он занимается плаванием, — говорит он. — Каждый день. И он любит каждый раз останавливаться в одном и том же отеле, и желательно, чтобы в аэропорт его отвозил один и тот же водитель».
… Петерманн признается, что в Реме есть кое-что странноватое. Каждый раз, когда они приходят на вечеринку или какое-то светское сборище и знакомятся с новыми людьми, часто эти люди рассказывают Рему всю свою жизнь. Или по крайней мере поверяют ему разнообразные личные истории или острые переживания вроде недавней неожиданной смерти отца или чего-то в этом роде. Возможно ли, что это влияние его славы? Какие свойства Рема побуждают людей так ему раскрываться? Петерманн не нашел ответа на этот вопрос.
.. Я получаю приглашение на ужин в ресторане Lux накануне открытия небоскреба De Rotterdam. Великолепно. Отличная возможность послушать Рема, может быть, за бокалом вина и лазаньей он расслабится, станет более открытым. Но явившись в ресторан, я обнаруживаю там добрую сотню других журналистов и знакомых. Я разочарован. Меня встречает молодая девушка, передает меня из рук в руки женщине — организатору ужина, затем к нам подходит пресс-секретарь и признается, что ему очень понравилась моя статья о Реме. Я сообщаю, что вообще-то пока не написал никакой статьи. В ресторане отличная расслабленная атмосфера. Но Рема здесь нет. Да, он был, но после первого блюда уехал.
В этой среде Рем слывет легендой. Знакомый журналист, пишущий об архитектуре, рассказывает мне, как хорошо Рему удается расположить к себе людей, создать ощущение близости. Ну вот как сейчас, пригласив нас в свой любимый ресторан. Я говорю, что Рем кажется мне человеком довольно приземленным, не витающим в облаках, и рассказываю, как ненавидит Колхас само определение «звездного архитектора». Почему же, недоумевает журналист, если Рем и в самом деле такой приземленный, он заявил в одном из недавних интервью, что его любимое рабочее место — 1A в бизнес-классе «Боинга» «Люфтганзы»?

В лекциях и книгах Рема на переднем плане всегда стоит сообщество. Я вижу это и в его текстах, и в его работе в Гарварде, и в проекте, сделанном им для Евросоюза, и в его исследовании нигерийского Лагоса, и в фантасмагорическом проекте для Манхэттена. Неслучайно уже в самом начале карьеры Рема интересовали русский конструктивизм и авангард. Мне кажется, можно говорить об одной теме, которая красной нитью проходит сквозь книги, лекции и дизайнерские проекты Рема: его преданность идеалам общественного блага, коллективности, общинности.
И вот открытие небоскреба De Rotterdam, и мы вновь наблюдаем нашествие журналистов, клиентов, почетных гостей и пиарщиц всей мастей. Огромный зал празднично украшен, и некоторые гости посчитали нужным нарядиться по такому случаю (гости, но не журналисты). Появляется Рем, на нём всё то же длинное пальто. Он дружески похлопывает по плечам мужчин в блестящих костюмах, кого-то берет за локоть, кому-то жмет руку: альфа-самцы признают верховного альфа-самца. Человек, рядом с которым Рем наконец останавливается, сияет так, как будто только что выиграл в лотерею.
… Церемониальная речь начинается с пронзительного визга неисправного микрофона. Рем в смятении зажимает уши руками и делает шаг назад. На сцене он предпочитает отступить в самую глубину. Ассистенты раздают книги. Рем, кажется, единственный человек в зале, кого по-настоящему интересует их содержание, он перелистывает страницы. Я выхожу наружу. Мне немного обидно, что не удалось поговорить с Ремом. Но он замечает меня, отходит от французской съемочной группы и буквально обволакивает меня вниманием. Он спрашивает, с какой стороны я подошел к зданию, со стороны моста? Оттуда лучший вид. Не хочу ли я как-нибудь вместе там прогуляться? Рем предлагает подбросить меня до Роттердама. Вдвоем в машине у нас будет возможность спокойно поговорить без посторонних. Это можно устроить в четверг на следующей неделе. В приподнятом настроении я покидаю здание. Какой удивительный, волшебный, прекрасный человек. В следующую среду я пытаюсь узнать у Петерманна, в котором часу мы отправляемся. В ответ я слышу: «А Рем сейчас в Монако, а в четверг он будет в Милане».

«Забавно, но любое взаимодействие с правительством для меня — это каменный век. В 1980-х я разработал проект джентрификации одного из районов-гетто Амстердама, Байлмера (правительство отклонило мои предложения). Я делал проекты для Евросоюза и даже придумывал что-то совсем утопическое: аэропорты в океане, люди расселены на узкой полоске суши вдоль границы, а основная часть земли оставлена незаселенной и зеленой. Правы те, кто говорит, что правительства самоустранились от решения этих проблем».
… После открытия De Rotterdam в прессе появляются первые рецензии. Испанцы называют новое детище Рема «Вертикальным мастодонтом Колхаса» (El mastodonte vertical de Koolhaas). Рем живо реагирует на статьи. Плохо ли, хорошо ли, но журналисты пишут о самом крупном здании в Нидерландах. А британская газета The Guardian опубликовала негативную рецензию на De Rotterdam. По словам обозревателя газеты, новый проект Колхаса напоминает «фантастические декорации к пьесе о финансовом капитале» или «Башни-близнецы, кое-как воскрешенные Франкенштейном».
Вопрос: «Что вы чувствовали, прочитав статью в The Guardian?» Ответ: «Ну, у архитектуры есть странное свойство: она должна „настояться“, „дойти“, а для этого нужно время. Так что во времена кризиса может показаться, что не очень уместно строить что-то масштабное. Но в долгосрочной перспективе, мне кажется, это здание наконец-то реализует важную задачу: инкорпорировать эту часть острова в городское пространство. Более того, я приветствую подобного рода критику. Каждая хорошо написанная статья, не важно, насколько глумливая и критическая по отношению к тому, что я делаю, — это ценное приобретение». Вопрос: «Вы что, буддист? Вы совсем никогда не злитесь и не раздражаетесь?» Ответ: «Нет, редко. Я не из тех, кто говорит, что никогда не читает критику. Я читаю её внимательно».
Конечно, он провоцирует критику. Его собственные тексты зачастую написаны языком манифестов, отсылающих к художественным течениям времен авангарда. Это язык, переполненный амбициозными планами, смелыми утверждениями, метафорами, лаконичными выжимками о духе времени, приправленный несколько навязчивой страстью автора к парадоксам.
«У свалки нет автора, однако это пространство на удивление авторитарно». «Прогресса не существует. Культуру бесконечно сносит в сторону с её курса, как краба, принявшего LSD». «Шопинг можно назвать последней оставшейся в природе формой человеческой деятельности».
… Один из вопросов, над разрешением которого он сейчас работает, формулируется так: «Как убрать людей от мониторов?» «Я уже не знаю, что и думать, когда вижу людей перед экранами своих смартфонов или компьютеров: работают ли они или просто проводят время? Мне кажется, они и сами не знают».
Вопрос: «Стоит ли ожидать, что люди станут сопротивляться доминированию цифровой реальности, гуглу, фейсбуку?» Колхас: «Мне самому ужасно любопытно узнать. Мои дети всё сводят именно к этому. Но не знаю. Стефан, а ты что скажешь?» Петерманн: «Да, поведение Томаса довольно парадоксально: он есть в фейсбуке, но активно противостоит любой фейсбучной активности». Колхас: «На фейсбуке и против фейсбука! Активно неактивен». В голосе отца слышится смесь восхищения и удовлетворения.
… Вопрос: «Довольно печально осознавать, что на одной странице каталога и вы, и директор венецианской биеннале критикуете влияние рыночной экономики на архитектуру, а на следующей странице мы находим гигантский логотип Rolex». Ответ: «Это ужасно, да. Думаю, за последние полгода я потратил большую часть времени на поиски финансирования». Вопрос: «Можно ли сказать, что каждое серьезное контрдвижение сразу же получает клеймо какого-либо известного бренда?». Ответ: «Люди способны отличить подлинное от неподлинного». Вопрос: «Мне здесь видится некоторый символизм. Могу ли я говорить о вашей карьере как о большой трагедии? Вас так интересовала коллективность, общинность, но у вашей славы явно неолиберальные корни». Ответ: «Я бы не воспринимал это как трагедию. У меня была возможность сражаться с новыми проблемами по-новому. Больше всего меня удивляет, когда мое любопытство выдают за соучастие, сопричастность: „Колхас делает книгу о шопинге — значит, он пропагандирует шопинг“, „Колхас делает книгу „YC$“ (аббревиатура „йена“, „евро“ и „доллар“) — значит, он поддерживает современную экономическую систему“. В некотором смысле это позволило мне создать и развить новый критический аппарат, одновременно делая проекты на основе той старой структуры — я имею в виду библиотеку в Сиэтле и концертный зал в Порто. А с другой стороны, я бы упомянул и новые истории вроде сотрудничества с G-Star и Prada».

Вопрос: «Так можно ли сказать, что красной нитью сквозь вашу карьеру проходят не здания и проекты, но определенное мировоззрение, которое их породило? Разрыв, зазор между двумя мирами?» Ответ: «Между мирами. Иногда это не двоичная, а троичная конструкция. Речь о способе работы, который задействует противоречия сегодняшнего времени. Но в основе этого лежит критический взгляд. По-моему, последние четверть века нельзя говорить о внешней критической позиции, она больше не существует. Об этом, собственно, и пишут Жижек, Латур и другие: невозможно рассматривать современную реальность извне, не находясь в ней».
Вопрос: «То есть о трагедии речь не идет?» Ответ: «Нет, конечно. Имеет место гигантский разрыв. И нет ничего более интересного, чем работать внутри этого разрыва. Можно сказать, что вся моя история — это история этого зазора, разрыва, и так было с самого начала: сначала дистанция между Европой и Америкой, затем между Европой и Китаем. И в этом всегда есть следующие элементы: обе стороны уравнения подпитывают вас, вы выстраиваете мост между ними, но с другой стороны, двойственность грозит обернуться шизофренией. При помощи этих трех моделей вы можете выработать собственную динамическую позицию. Я надеюсь, что вы точно за мной это записали, потому что я никогда ещё не формулировал эту мысль так четко, и вы первый, кто услышал её от меня».